Одним из крупнейших учёных XX века Вернадский был признан ещё при жизни. Президент Академии наук СССР Владимир Комаров считал, что даже одного крупного открытия хватило бы, чтобы обеспечить Вернадскому мировую известность и славу. «А у него так много подобных открытий», – добавлял учёный. Однако на практике складывалась совсем иная, подчас парадоксальная ситуация: становясь непреложными истинами и ложась в фундамент мировой науки, известность и славу приобретали казавшиеся прежде плодом фантазии учения Вернадского, тогда как имя его отходило все дальше и дальше в тень гениальных открытий.

Такое явление – переход научных идей в категорию мировоззрения – близкий друг ученого академик Лев Берг называл «обезличиванием». Процессу обезличивания собственных идей способствовал сам Вернадский. По словам писателя Льва Гумилевского, много лет изучавшего биографию великого ученого, Владимир Иванович «неутомимо повсюду выискивал себе предшественников, даже в тех областях знания, которых сам был единственным зачинателем». Так, например, автором термина «биогеохимия» Вернадский до конца дней считал своего младшего коллегу – будущего академика Александра Виноградова, «хотя каждый раз смущенный ученик указывал учителю, что много раньше Владимир Иванович сам употреблял это слово в одном из своих докладов».

Такими же «обезличенными аксиомами», по Гумилевскому, воспринимаем мы сегодня понятия «биосфера» и «ноосфера», которые знакомы нам ещё со школы. Хотя Вернадский и не был непосредственным автором этих понятий, именно он придал им то значение, которое является ныне общепринятым. Некогда считавшиеся гипотетическими, едва ли не умозрительными, со временем они прочно «вошли в кровь и плоть современной нау­ки». Став классическими, они как бы растворили в своей научной и практической значимости имя человека, который всю свою жизнь посвятил изучению «великой геологической силы» – человеческого разума.

В 1985 году перед научным сообществом встал вопрос о возможности издания собрания сочинений Вернадского. Однако осуществить этот замысел на тот момент было невозможно – многие труды Владимира Ивановича продолжали существовать исключительно в виде рукописей, опубликование которых, по словам геохимика Эрика Галимова, «требовало длительной подготовительной работы». Вместо этого известный геолог и исследователь Приаралья Александр Яншин, возглавлявший комиссию по разработке научного наследия академика Вернадского, предложил издавать библиотеку трудов великого ученого, каждый том которой выходил бы по мере готовности и не имел бы обязательной для собрания сочинений нумерации. «Библиотеку трудов академика В. И. Вернадского» открыла вышедшая в 1992 году книга «Труды по биогеохимии и геохимии почв». Впоследствии в рамках этой книжной серии были опубликованы многие материалы ученого, разбросанные по различным журналам или хранившиеся прежде в архиве Академии наук, а значит, недоступные широкому читателю. Среди таких материалов – дневники Вернадского, являющиеся подлинным памятником научной и общественно-политической мысли XX века.

Наибольший интерес для отечественных читателей представляют изданные отдельным томом дневники 1941–1943 годов, относящиеся ко времени пребывания Вернадского в Боровом. Именно к этому периоду относится наиболее активная работа ученого над «книгой жизни» – трудом «Химическое строение биосферы Земли и её окружения», подготовка мемуаров «Пережитое и передуманное», окончательное оформление и структуризация учения о ноосфере и удачное разрешение проблемы симметрии в естествознании, над которой Вернадский размышлял около 60 лет. Годы, проведенные учёным в Казахстане, являются значимой страницей как его собственной биографии, так и отечественной истории науки в целом. Однако по сей день мало кто знает, что с нашей страной Вернадский познакомился задолго до того, как оказался здесь в эвакуации. А привели его к нам поиски радия – металла, дающего своему владельцу такую силу, перед которой, по словам ученого, «может побледнеть то могущество, какое получают владельцы золота, земли, капитала».

«Я выяснил себе основные понятия биогеохимии»

За радием, как говорил историк науки Геннадий Аксенов, Вернадский устроил настоящие «большие гонки». Отправиться в Среднюю Азию, чтобы изучить месторождения радиоактивных руд, он планировал ещё весной 1910 года. «Читаю сейчас по Туркестану и вижу, что это минералогически непочатый край!» – писал Вернадский летом того же года, досадно добавляя при этом, что в Академии наук средства для радиевой экспедиции выделить пока не могут. Реализовать свои планы учёный смог лишь год спустя, когда обеспечение экспедиции всем необходимым взяло на себя Министерство народного просвещения. Вместе с Вернадским Академия наук командировала в Закавказье, Фергану и на Урал Якова Самойлова, Генриха Касперовича, Константина Ненадкевича, Елизавету Ревуцкую, Владимира Крыжановского, лес­ного кондуктора Леонида Кулика и студентов Московского университета Владимира Критского и Николая Федоровского.

История сохранила множество фотографий той поры, на которых запечатлена «высокая, стройная, немного сутуловатая фигура» человека с «необычайно чистыми, ясными и глубокими» глазами. Вот он едет на телеге по Ферганской долине, а вот уже пересаживается на двухколесную арбу, запряженную быками, вот сидит вместе с Ненадкевичем у белых палаток, а после погружается в думы, облокотившись о большой валун. Одним из пунк­тов назначения Вернадского был Ташкент, который, по словам Марата Абсеметова, «исторически был родным городом как для узбеков, так и для казахов». 23 мая 1911 года Владимир Иванович писал из Ташкента жене: «Теперь, подводя итоги поездки сюда, я вижу, сколько я вынес из неё, но больше и резче всего выступает передо мной огромная область работы, которая из неё вытекает». Вернувшись к июню в Петербург, Вернадский привез с собой богатейшую минералогическую коллекцию, изучение которой позволило сделать первый шаг к созданию Радиевого института.

Одной из наименее изученных страниц биографии Владимира Ивановича остается совместная с Александром Ферсманом поездка на Алтай в 1916 году. В большинстве книг, посвященных Вернадскому, эта поездка либо не упоминается вовсе, либо целиком умещается в число 14 специальных экспедиций, организованных Комиссией по изучению естественных производственных сил (КЕПС), и не удостаивается поэтому отдельных комментариев. Неразработанность данной темы закономерно привела к ряду ошибок в современных научных публикациях: так, например, можно встретить утверждения, будто предпринятая Вернадским поездка была очередной радиевой экспедицией. На самом деле, как указывал Геннадий Аксенов, перед учёным стояла совсем иная цель – разведка бокситов, предусмотренная планом КЕПС по стратегическому сырью. «А бокситы, – писал Аксенов, – исходный материал для алюминия, он необходим для бурно развивающейся авиации».

Благодаря научным разысканиям выдающегося семипалатинского краеведа Бориса Герасимова, результаты которых были опубликованы в 1927 году, нам известен крайне занимательный факт – вместе с Ферсманом Вернадский заезжал в Семипалатинск, где живо интересовался творчеством великого Абая. К сожалению, долгие годы иных сведений о путешествии Владимира Ивановича по Казахстану широкий читатель не имел. Лишь вышедшая в 1981 году книга «Страницы автобиографии В. И. Вернадского» позволила пролить свет на историю организованной КЕПС специальной экспедиции. Приведенные в книге отрывки из писем ученого позволяют с точностью определить даже дату её начала.

«Послезавтра уезжаю с Александром Евгеньевичем (Ферсманом. – Прим. авт.) на Алтай, где около Сузунского завода есть признаки бокситов. Очень мне хочется выяснить это дело. Может быть, на обратном пути заеду на Урал… на алюмосульфаты, калий…» – писал Вернадский Якову Самойлову 26 июня 1916 года.

На следующей странице – фрагмент из другого письма Самойлову, датированного 2 августа: «Очень задержалась моя поездка на Алтай, где мы с Александром Евгеньевичем по окончании нашей специальной работы не выдержали и заехали в Змеиногорский и Риддерский рудники. Очень интересно, но очень далеко. Из Риддерска до Шишак (имение Вернадского. – Прим. авт.) я ехал 11 дней, правда, проделал часть пути более медленно по Иртышу (от Усть-Каменогорска до Омска). Относительно бокситов выяснит лаборатория… Сейчас Алтай возрождается, особенно Риддерск. Первый цинк уже поступил в дело, а цинковое дело здесь наибольшее в России».

Данные свидетельства ученого являются ценными материалами по истории казахстанско-российских научных связей. Однако экспедиция Вернадского и Ферс­мана интересна не только и не столько как состоявшийся факт. Куда важнее её влияние на разработку учения о «живом веществе» (так Вернадский называл «совокупность живых организмов, неразрывно связанных с био­сферой»), из которого, по словам Аксенова, «вышла и биогеохимия, и биосферное учение, и новый взгляд на мироздание». В своём письме Владимиру Обручеву от 22 октября 1942 года Вернадский писал: «С лета 1916 года я начал систематически знакомиться с биологической литературой на химической и химико-геологической основе и вырабатывал основные принципы биогеохимии». Схожую запись о научных поисках ученого по возвращении из Казахстана можно найти в его «Хронологии»: «С большим подъе­мом я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек земной коры, основное значение скорости размножения. Начал писать с большим подъёмом и чрезвычайно широкими планами изложения… С этого времени, где бы я ни находился и при каких бы условиях… мне бы ни приходилось жить, я непрерывно работал, читал и размышлял над вопросами геохимии и биогеохимии».

Конечно, было бы опрометчиво утверждать, что именно поездка в Казахстан вызвала учение о «живом веществе» к жизни, ведь, как справедливо указывал доктор философских наук Инар Мочалов, к 1916 году «у Вернадского уже вполне сложилось в основных чертах представление о биосфере». Тем не менее экспедиция в нашу страну стала своеобразным катализатором, приведшим ученого к необходимости «геохимической трактовки живого вещества на фоне истории планеты». Неслучайно в своей статье «Задачи науки в связи с государственной политикой в России» Вернадский называл Азию «колыбелью многих глубочайших и важнейших созданий человеческого духа». С определенными поправками эти слова Владимир Иванович мог отнести и к собственному учению о «живом веществе».

«Край, несомненно, неузнаваем»

За несколько дней до начала Великой Отечественной войны, когда Вернадский находился в санатории «Узкое», судьба словно дала ему знак, предсказав грядущую – теперь уже вызванную необходимостью – поездку в Казахстан. В столовой к ученому подсел молодой геолог Борис Петрушевский, который несколько лет назад встречался с ним по научным вопросам. Вернадский узнал младшего коллегу и поинтересовался, над чем он работает сейчас. Петрушевский рассказал, что занимается исследованиями Казахской складчатой страны, «и увидел, что Владимир Иванович слушает его не из вежливости, а из интереса к самим исследованиям». Интерес Вернадского к нашей стране подтверждают и его дневниковые записи. 16 июля 1941 года, когда Академия наук приняла решение эвакуировать старейших академиков в Казахстан, Владимир Иванович записал: «Мы сегодня едем в Боровое Акмолинской области в санаторий. Об этом мелькала у меня в эти дни мысль как о возможном». Разумеется, что к такой мысли без вдумчивого изучения вопроса прийти невозможно.

К вечеру 22 июля эвакуированные академики прибыли в Боровое. Через два дня Вернадский заносит в дневник: «Вчера прилетел из Караганды начальник курортов Казахской респуб­лики (центр Алма-Ата) – Сергей Иванович Замятин. Молодой, энергичный, умный человек, русский. Очень осведомленный и, мне кажется, образованный. Хорошее впечатление производит и директор курорта Орлова… Вчера утром образовали Казахскую группу академиков по инициативе А. А. Борисяка. По моему предложению – председателем Н. Ф. Гамалея, а секретарем – С. Г. Струмилина. Последний должен послать телеграмму Шмидту об утверждении группы».

Вернадский был очарован природой Борового. «Это был удивительный лесной оазис, – писал Инар Мочалов, – как будто чудом сохранившийся среди безбрежного моря целинных степей Казахстана, расположенный всего в нескольких десятках километров от города Кокчетава. Благословенный край тишины, кристально чистого воздуха, синих гор, изумрудных озер, привольных лесных угодий, с сухим, здоровым климатом… Невозможно было не поддаться очарованию этого края». Сам учёный признавался, что «превосходная местность» Борового благоприятно сказалась на его здоровье и поддержании работоспособности. Как подтверждение тому – статья Нины Барсовой-Шестаковой «Наши учёные. Академик Владимир Иванович Вернадский в Боровом», опубликованная 14 июня 1942 года в «Акмолинской правде». В статье отмечалось: «Ученый продолжает непрерывно работать… Поразительны ясность ума и широта взглядов этого большого ученого, который, несмотря на свой возраст, полон бодрости и оптимизма».

Чтобы ближе познакомиться с жизнью Казахстана, Владимир Иванович внимательно изучал отечественную литературу. «Читал с большим интересом изданный к 20-летию республики «Казахстан». Художественный сборник. Алма-Ата. 1940», – записывает Вернадский 4 августа 1941 года. Через несколько дней он вновь обращается к прочитанному сборнику: «Я кончил книгу «Казахстан»... Здесь революция ещё глубже, чем у нас… Лицо народа изменилось. Прежние батраки идейно сознательно создают новое общество, например, наш Кунаков (директор заповедника Боровое. – Прим. авт.). Создалась и литература, и новые музеи, и новый театр – огромный сдвиг».

Схожие мысли высказывал учёный в своём письме уже упоминавшейся Елизавете Ревуцкой: «Здесь очень красивые и интерес­ные места. Никогда не думал, что судьба даст мне возможность проехать так далеко в глубь Сибири и реально видеть то огромное изменение, которое произошло здесь за советское время. Сделано очень много. Край, несомненно, неузнаваем». В тот же день, 14 августа 1941 года, Вернадский пишет своему бывшему соратнику по партии кадетов Николаю Глебову: «Ярко переживаю огромный исторический сдвиг, который совершен в советское время в этих местах, которые из захолустья превращаются в одну из богатейших, с огромной будущностью частей Союза».

Строгий и взыскательный критик периодической печати, Вернадский тем не менее увлеченно читал казахстанские газеты, подчас ставя их материа­лы выше тех, что публиковала на своих страницах «Правда» и передавал в сводках ТАСС. Так, например, почти вся страница дневника с записью от 2 сентяб­ря 1942 года занята вырезками статей о созданных фашистами невольничьих рынках. «Эти две вырезки из «Казахстанской правды» за 28.VIII.1942 говорят сами за себя, – пишет Вернадский. – Читать такие ненормальные истории, например в конце XIX века – казались бы болезненным кошмаром. Но теперь это жестокая реальность».

Будучи неутомимым искателем «с марсианской жаждою творить», Владимир Иванович не мог сидеть без дела. Он принял непосредственное участие в создании геологического отделения при музее Боровского заповедника. 21 мая 1942 года Владимир Обручев писал Канышу Сатпаеву о том, что Вернадский, «как крупный минералог, сможет оказать… всякую помощь при определении минералов в затруднительных случаях». Участие Вернадского пришлось как нельзя кстати, и к 29 июня – этим числом датировано ответное письмо Сатпае­ва – геологическое отделение уже было создано. Кроме того, именно благодаря Владимиру Ивановичу началось исследование природных ресурсов Борового, которому он «придавал не только научное, но и большое прикладное, особенно лечебно-оздоровительное значение». Вмес­те с коллегами-академиками Вернадский обратился к вице-президенту Академии наук Отто Шмидту с ходатайством о выделении средств на проведение всех необходимых исследований. Ответ Шмидта был отрицательным: «Пребывание академиков и членов-корреспондентов в Боровом… не должно быть связано с выполнением каких-либо других работ». Однако Вернадскому удалось переубедить не только вице-президента, но и весь Президиум академии, и в сентябре 1942 года в Боровое приехали учёные для исследования его радиоактивности.

В Боровом Вернадский узнал о присуждении ему Сталинской премии I степени в размере 200 тыс. рублей. «Прошу из полученной мною премии Вашего имени направить 100 000 рублей на нужды обороны, куда Вы соч­тете нужным. Наше дело правое, и сейчас стихийно совпадает с наступлением ноосферы – нового состояния области жизни», – говорилось в посланной на имя Верховного главнокомандующего телеграмме. Цельно учение о ноосфере Вернадский планировал изложить в отдельной главе своей «книги жизни», однако смерть прервала его работу над ней. Научным завещанием великого ученого стала написанная в Боровом статья «Несколько слов о ноосфере», текст которой он 27 июля 1943 года послал Сталину, надеясь на скорейшую пуб­ликацию. Статья заканчивалась вдохновенными словами, идущими от самого сердца: «Идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере. Можно смот­реть поэтому на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим».

С каждым годом все возрас­тает научное значение трудов Вернадского. Став основой нового миропонимания, они дали своему автору право сказать о себе словами его любимого поэ­та Фёдора Тютчева: «На древе человечества высоком ⁄ Ты лучшим был его листом».